Читати книгу - "Африка, сни"

окна. Про ночные драки на танцплощадке, которые волшебным образом прекращались при появлении Ивана со своим новым другом – цыганом с золотыми зубами, главным бандитом города. Про то, как они вместе с цыганом напились портвейну на быстроходном корабле под названием «Ракета», после чего цыган выпал за борт, а Иван поймал его и некоторое время тащил в кильватерных бурунах эту диковинную, золотозубую и пышноусую тварь, пока, наконец, не втащил его обратно, после чего тут же выпал сам и прохлаждался, вися на могучей руке в пенном водовороте, хохоча и выкрикивая хайямовские рубаи прямо посреди фарватера великой реки. Время шло, мы продолжали жить и безобразничать. Академия была закончена; некоторые уехали покорять столицу империи, кто-то женился, кто-то успел умереть, а кто-то спиться. Иван не объявлялся, говорили, что он уехал в Черновцы, но однажды я все-таки встретил его. Он потолстел и стал как-то ниже, на руке у него висела маленькая, похожая на благополучную амбарную мышь, женщина. «Як ти міг, Іван», – вырвалось у меня сдуру. Иван улыбнулся своей ласковой улыбкой и пощекотал усами мое ухо. «Знаєш, – шепнул он, – я просто чєловєка пожалів». Был ли он героем? Наверное, да. Маршал Ланн, один из орлов Бонапарта, как-то сказал, что гусар, который в тридцать лет не убит – не гусар, а дерьмо (ему самому в тот момент было тридцать четыре, и вскоре его убили). Наверное, он имел в виду, что героизм всегда влечет за собой известные последствия. Если частота отклонений от этого правила превышает допустимую, это ставит героизм под сомнение. Но на самом деле все еще хуже. Героем вообще нельзя быть долго, потому что негерои устают от его геройства. Если же он упорно продолжает геройствовать, он становится неприятен: своей безупречностью он как бы подчеркивает ущербность всех остальных. И что же ему тогда остается, кроме как умереть, или, что еще противнее, стать таким же, как вся эта сплоченная отсутствием героизма банда? Не потому ли старый Язон устроился пить свой греческий «биомицин» под тяжелой и ненадежной кормой «Арго»? Но все же зачем? Почему?

Фаскинейшен оф зеивнинг

— Если ты не пойдешь с нами, ты получишь пизды, – сказал Абрам. Стоящий рядом высокий амбал, похожий на Ольбрыхского, весело мигнул золотым зубом.

Я вышел из кафе «Хрещатий Яр» на улице Прорезной. Туда приходили актеры, утомленные искусством и водкой, поэты, утонченные фарцовщики, на глаз отличающие американский «Левайс» от восточноевропейского, шестерки из КГБ, наблюдавшие за поэтами и фарцовщиками, девушки из дома моделей, похожие на птиц из Новой Гвинеи, и девушки поэтов, похожие на худых собачек. Время в кафе не двигалось, как в болоте, туда приходили, чтобы постоять в очереди, предаться медитативному забвению в толпе, стереть невзгоды прошлого и заботы будущего; очередь медленно шевелилась, как умирающая многоножка, пахло кофе, женщинами и сосисками. Я ходил туда потому, что надеялся встретить девушку Лену. Однажды я попался на ее случайное слово, как рыба на крючок.

— Денег не дает, ебет в машине, я потом простужаюсь, – жаловалась подружке Лена. Сейчас она смеялась счастливым смехом доброго ребенка, породистые вандейковские пальцы теребили бороду подкравшегося поэта по кличке «Лисовин».

— Кстати, меня зовут Лена, – сказала она, когда я попытался отодвинуть Лисовина локтем, – но сегодня я занята.

Глупые синие глаза смотрели не мигая, непостоянные пальцы бросили лисовинскую бороду и скользнули к моему уху. Она посмотрела на часы, изобразила губами тюльпан и исчезла, горячее дыхание лета унесло ее куда-то к чертям собачьим, дорогую резиновую женщину из секс-шопа, с лицом детской куклы, эту американскую мечту сороковых, девушку, заблудившуюся во времени. Американские пилоты рисовали таких девушек на истребителях «Мустанг», а дети называют их «красивая тетя». Она унеслась, оставив свой запах, мы с Лисовином нюхали его, как две гиены-неудачницы феромоны ускользнувшей зебры.

— Это бикса не для тебя, – сказал Абрам. – Познакомься, это Збигнев Кшенстовский.

— Збышек, – сказал высокий амбал, похожий на Ольбрыхского.

— Он только что откинулся, – сказал Абрам. – Мы решили отдохнуть. Ты хочешь, чтобы я повторил свою угрозу?

— Что же я дурак – пизды получать? – сказал я, – Лучше я с вами пойду.

Когда-то Абрам был геологом, ездил в тундру, бурил шурфы, лежа на спине, наблюдал полет белой полярной совы в бесконечном северном небе, бесшумный и неизбежный, как смерть, набивал карманы леммингами, изучал быт ненца Пашки и ненки Машки, волею божественной рулетки заброшенных в поселок Усть-Кара на берегу Северного Ледовитого Океана, который есть на всех картах мира, и в котором проживают три живых существа: ненец Пашка, ненка Машка и собака Кайзер. Устав от романтики и комариных укусов, он бросил геологию и стал фотографом. Он снимал жлобские свадьбы, выпускные вечера, драгоценное музейное золото древних евреев, мускулистых телок в коньках и перьях из балета на льду, и даже трупы в морге на улице Оранжерейной. Абрам не знал сомнений, путь его был смел и прям. Он не ведал бытовых осложнений - в лихие годы Горбачевского прогибишена, когда очередь за водкой, напоминающая громадного сетчатого питона, кричала: «Горбатый пидарас!», он запросто решал проблему в десять часов утра. Большой фотографический кофр висел у него через плечо, при ходьбе он издавал стеклянные звуки. Мы перенеслись в бар «Метро». На веранде, кроме нас, никого не было, бдительная старуха шаркала шваброй. Абрам достал из кофра портвейн, стремительный Збышек разбил бутылку, сказал «блядь», «холера ясна» и «псякрев», липкая жидкость пролилась на его фраерский костюм, так, что Збышек сделался похож на вампира-новичка. Ожидание неприятностей шлялось за спиной. И они тут же повисли над столом в виде упитанного бармена: бдительная старуха не зря ела свой хлеб. Бархатный костюм цвета шоколада облегал пухлое тело, пышная «бабочка» подпирала второй подбородок, розовые губы императора эпохи упадка неприлично распухли.

— Так, – сказал хозяин жизни, – все убрали и уебали по-быстрому, что неясно, блядь?

Он нависал над нами, как страшный Нангапарбат над альпинистами- любителями. За его спиной были: его территория, закон и менты на первом этаже у входа в метро.

— Ты сейчас возьмешь тряпку, уберешь под столом, вытрешь насухо и принесешь нам две бутылки холодного брюта. Только холодного, блядь! – сказал Абрам с безразличием Клинта Иствуда.

«Что он несет? – подумал я. – Там же внизу менты, сейчас нас повяжут и отпиздят, а у Збышека вообще будут неприятности».

— Потому что если они будут теплыми, Тамара Михайловна завтра придет к тебе, – сказал Абрам.

— Кто такая Тамара Михайловна? – спросил я, пока бармен ползал под столом в бархатных штанах.

— Уберите ноги, ребятки, чтобы я тряпочкой не того, – просил бармен. Он терпеливо собирал стекло и елозил