Читати книгу - "Шагреневая кожа, Бальзак"

позвольте мне любить вас, велите моему перу выводить строки, а голосу моему звучать для вас одной, будьте тайной основой моей жизни, моей звездою! Согласитесь быть моей супругой только при условии, если я стану министром, пэром Франции, герцогом… Я сделаюсь всем, чем только вы хотите.

- Недаром вы обучались у хорошего адвоката, - сказала она с улыбкой, - в ваших речах есть жар.

- За тобой настоящее, - воскликнул я, - за мной будущее! Я теряю только женщину, ты же теряешь имя и семью. Время чревато местью за меня: тебе оно принесет безобразие и одинокую смерть, мне - славу.

- Благодарю за красноречивое заключение, - сказала она, едва удерживая зевок и всем своим существом выказывая желание больше меня не видеть.

Эти слова заставили меня умолкнуть. Я выразил во взгляде свою ненависть к ней и убежал. Мне нужно было забыть Феодору, образумиться, вернуться к трудовому уединению - или умереть. И вот я поставил перед собой огромную задачу: я решил закончить свои произведения. Две недели не сходил я с мансарды и ночи напролет проводил за работой. Несмотря на все свое мужество, вдохновляемое отчаянием, работал я с трудом, порывами. Муза покидала меня. Я не мог отогнать от себя блестящий и насмешливый призрак Феодоры. Каждая моя мысль сопровождалась другой, болезненной мыслью, неким желанием, мучительным, как упреки совести. Я подражал отшельникам из Фиваиды. Правда, я не молился, как они, но, как они, жил в пустыне; вместо того чтобы рыть пещеры, я рылся у себя в душе. Я готов был опоясать себе чресла поясом с шипами, чтобы физической болью укротить душевную боль.

Однажды вечером ко мне вошла Полина.

- Вы губите себя, - умоляющим голосом сказала она. - Вам нужно гулять, встречаться с друзьями.

- Ах, Полина, ваше пророчество сбывается! Феодора убивает меня, я хочу умереть. Жизнь для меня невыносима.

- Разве одна только женщина на свете? - улыбаясь, спросила она. - Зачем вы вечно себя мучаете? Ведь жизнь и так коротка.

Я устремил на Полину невидящий взгляд. Она оставила меня одного. Я не заметил, как она ушла, я слышал ее голос, но не улавливал смысла ее слов.

Вскоре после этого я собрался отнести рукопись к моему литературному подрядчику. Поглощенный страстью, я не думал о том, каким образом я живу без денег, я знал только, что четырехсот пятидесяти франков, которые я должен был получить, хватит на расплату с долгами; итак, я отправился за гонораром и встретил Растиньяка, - он нашел, что я изменился, похудел.

- Из какой ты вышел больницы? - спросил он.

- Эта женщина убивает меня, - отвечал я. - Ни презирать ее, ни забыть я не могу.

- Лучше уж убей ее, тогда ты, может быть, перестанешь о ней мечтать!

- смеясь, воскликнул он.

- Я об этом думал, - признался я. - Иной раз я тешил душу мыслью о преступлении, насилии или убийстве, или о том и о другом зараз, но я убедился, что не способен на это. Графиня - очаровательное чудовище, она будет умолять о помиловании, а ведь не всякий из нас Отелло.

- Она такая же, как все женщины, которые нам недоступны, - прервал меня Растиньяк.

- Я схожу с ума! - вскричал я. - По временам я слышу, как безумие воет у меня в мозгу. Мысли мои - словно призраки: они танцуют предо мной, и я не могу их схватить. Я предпочту умереть, чем влачить такую жизнь. Поэтому я добросовестно ищу наилучшего средства прекратить эту борьбу. Дело уже не в Феодоре живой, в Феодоре из предместья Сент-Оноре, а в моей Феодоре, которая вот здесь! - сказал я, ударяя себя по лбу. - Какого ты мнения об опиуме?

- Что ты! Страшные мучения, - отвечал Растияьяк.

- А угарный газ?

- Гадость!

- А Сена?

- И сети и морг очень уж грязны.

- Выстрел из пистолета?

- Промахнешься и останешься уродом. Послушай, - сказал он, - как все молодые люди, я тоже когда-то думал о самоубийстве. Кто из нас к тридцати годам не убивал себя два-три раза? Однако я ничего лучше не нашел, как изнурить себя в наслаждениях. Погрузившись в глубочайший разгул, ты убьешь свою страсть… или самого себя. Невоздержанность, милый мой, - царица всех смертей. Разве не от нее исходит апоплексический удар? Апоплексия - это пистолетный выстрел без промаха. Оргии даруют нам все физические наслаждения: разве это не тот же опиум, только в мелкой монете? Принуждая нас пить сверх меры, кутеж вызывает нас на смертный бой. Разве бочка мальвазии герцога Кларенса[62] не вкуснее, чем ил на дне Сены? И всякий раз, когда мы честно валимся под стол, не легкий ли это обморок от угара? А если нас подбирает патруль и мы вытягиваемся на холодных нарах в кордегардии, то разве тут не все удовольствия морга, минус вспученный, вздутый, синий, зеленый живот, плюс сознание кризиса? Ах, - продолжал он, - это длительное самоубийство не то, что смерть обанкротившегося бакалейщика! Лавочники опозорили реку, - они бросаются в воду, чтобы растрогать своих кредиторов. На твоем месте я постарался бы умереть изящно. Если хочешь создать новый вид смерти, сражайся на поединке с жизнью так, как я тебе говорил, - я буду твоим секундантом. Мне скучно, я разочарован. У эльзаски, которую мне предложили в жены, шесть пальцев на левой ноге, - я не могу жить с шестипалой женой! Про это узнают, я стану посмешищем. У нее только восемнадцать тысяч франков дохода, - состояние ее уменьшается, а число пальцев увеличивается. К черту!.. Будем вести безумную жизнь - может быть, случайно и найдем счастье!

Растиньяк увлек меня. От этого проекта повеяло слишком сильными соблазнами, он зажигал слишком много надежд - словом, краски его были слишком поэтичны, чтобы не пленить поэта.

- А деньги? - спросил я.

- У тебя же есть четыреста пятьдесят франков? - Да, но я должен портному, хозяйке…

- Ты платишь портному? Из тебя никогда ничего не выйдет, даже министра.

- Но что можно сделать с двадцатью луидорами?

- Играть на них. Я вздрогнул.

- Эх ты! - сказал он, заметив, что во мне заговорила щепетильность.

- Готов без оглядки принять систему рассеяния, как я это называю, а боишься зеленого сукна!

- Послушай, - заговорил я, - я обещал отцу: в игорный дом ни ногой.

И дело не только в том, что для меня это обещание свято, но на меня нападает неодолимое отвращение, когда я лишь прохожу мимо таких мест. Возьми у меня сто экю и иди туда один. Пока ты будешь ставить на карту наше состояние, я устрою свои дела и приду к тебе домой.

Вот так, милый мой, я и погубил себя. Стоит молодому