Читати книгу - "Гумор та сатира"

и он не смог бы уйти из обретённого им любящего мира. Но кто же собирался рассматривать Талочкины глаза? Кто мог даже предположить, что эта маленькая, растрёпанная, бегающая по съёмочным площадкам ассистентка всех режиссёров Киева несёт в себе этот рай. Никто. Никто

Потом позвонила Оксана.

— Здравствуй, моя дорогая! — бодро закричала в трубку Тала. — Здравствуй, моя красавица! А это нормально! Актриса должна перед премьерой волноваться. Так и меня колбасит. Ну, это вообще ерунда! Выйдешь в розовом во втором акте. Ах, ты хотела в первом? Ладно, я приеду, и мы что-нибудь придумаем. Целую тебя, моя дорогая! Ты моя Сара Бернар!

Тала положила трубку и сама почувствовала, как нервное состояние Оксаны стало переходить на неё.

— Фух! — выдохнула Тала, закрыла глаза и сжала сухие кулачки. — Всё будет отлично! Всё будет супер-пупер!

Она снова выдохнула и побежала одеваться.

Звонившая Оксана, или Оксана Петровна Козловская, была заслуженной артисткой Украины, возраста которой никто не знал. Как в шутку говорила про себя Тала: «может сорок, а может семьдесят».

Начинала Оксана ещё в конце 80-х, когда юной актрисой она ездила по Украине с рассказами о Ленине. Потом был долгий период, который Оксана Петровна называла временем творческих исканий. Хотя на самом деле это были годы, когда она с коллегами-актёрами перепродавала дублёнки на киевском вещевом рынке. Затем были попытки устроиться в несколько театров, куда Оксану Петровну, с уверениями в её гениальности и непохожести ни на кого в мире, всё же не взяли.

Последовал период «творческого простоя». Так, наверное, назвала бы Оксана Петровна время, когда она перебивалась случайным озвучиванием сериалов, если бы давала интервью. Однако никаких интервью у Оксаны Петровны никто и не думал брать.

Ну, а потом случилось чудо. Говоря об этом событии, Оксана Петровна неизменно употребляла возвышенные определения — «дар небес», «рука провидения», «ответ высших сил». Словом, на какой-то шумной и безобразной презентации в Доме кино она встретила своего нынешнего мужа, добрейшего Петра Николаевича. Бизнесмена из Полтавы. Большого трудягу, влюбившегося в свою Оксаночку до такой степени, что иногда он стал со скрытым вздохом (глубоко скрытым) оплачивать Оксаночкины проекты. Последним из них стал спектакль по пьесе, которую на киевской земле и ставить-то было страшновато. Поскольку в прошлом она была здесь не раз блестяще сыграна. Однако Оксана Петровна пожелала. Сказала, что мечтала об этой роли с детства. Немного даже всплакнула, следя за тем, чтобы не расползалась чёрная тушь, обильно покрывавшая её наклеенные ресницы.

И вот сегодня вечером, в зале театра оперетты, арендованном Петром Николаевичем, должна была состояться премьера знаменитой пьесы Старицкого «За двумя зайцами». В главной роли была занята, естественно, Оксана Петровна. А после того, как ни один режиссёр в Киеве не согласился пойти на такое рискованное предприятие, на роль постановщика была приглашена Тала.

— Запомни мои слова, Оксаночка, — пророчески, и с некоторой угрозой кому-то невидимому, сказала Тала в момент заключения договора. — Мы порвём этот великий город!

Одевшись и выпив кофе, Тала вышла из дома. Дел предстояло переделать множество. Нужно было заехать в Дом кино, чтобы увидеть Лёшу Зорянского, игравшего роль Голохвастова. Попросить его не опаздывать. Пошептать ему на ушко, мол, на тебя, гениального, вся надежда. Потому что Проня Прокоповна у нас, хоть и «заслуженная», хоть и в розовом платье, но, между нами говоря, немного деревянненькая. Так что на тебя, дорогой, вся надежда.

Нужно было также предупредить Серегу-оператора, который будет снимать её вечернюю премьеру, её триумф. Чтобы пришёл в оперетту трезвым. Во всяком случае, чтоб мог удерживать камеру. Ну, и надо было пригласить нескольких важных людей. Хотя, конечно, Тала ещё за месяц до премьеры всем прожужжала уши. Мол, ставлю, приходите, фуршет гарантирую. Но ведь всё равно каждому нужно напомнить, что без него никак. Что без него украинская культура может погибнуть.

И всё же сначала Тала решила заехать на кладбище.

У ворот кладбища она купила четыре белых гвоздики и быстрым шагом пошла к могилке.

— Ну, здравствуй, сыночек, — сказал Тала. И положила цветы на серую плиту.

Потом она посмотрела на деревянный, вылинявший от дождя крест. К кресту была приклеена небольшая черно-белая фотография, с которой большеглазый мальчик лет пяти нахмуренно глядел из-под тёмной чёлки.

— Здравствуй, мой дорогой, — негромко проговорила Тала, погладила эмаль фотографии и прикоснулась к ней губами.

Утром у неё мелькнула неведомо откуда взявшаяся предательская мысль о том, что не надо ехать к сыночку на могилку. Что она может расстроиться, расплакаться. А ей сегодня надо быть не просто сильной, а прямо железной. Но мысль эту Тала прогнала, как отвратительную крысу, нагло выбежавшую на дорогу. Плакать она не собиралась. И давно уже не плакала.

Тала никому этого не рассказывала. Да и не смогла бы она ничего толком объяснить. Но только никогда и ни на минуту, она не сомневалась в том, что сынок её жив. Что он слышит её, даже когда она мысленно говорит с ним. Конечно, скажи она подобное кому-нибудь из приятелей на киностудии или в Союзе театральных деятелей, над ней бы стали смеяться. Но Тала и не собиралась с ними об этом говорить. Просто, вот, взяла и приехала к сыну за поддержкой. Как к единственному члену своей семьи. Потому что, никого, кроме него, несомненно, живого, но только теперь не здесь живущего, у Талочки не было.

Родилась Тала в маленьком городке Конотопе. Там окончила школу, потом училась в театральной студии областного города — то ли Херсона, то ли Николаева. После чего, полная надежд, она приехала в столицу. Киев был не просто её мечтой, он был назначен Талой для каких-то невиданных свершений. Он казался ей той великой древней землей, с которой начнётся всеобщее возрождение, подъём и воскресение. Тала была немного косноязычна, говорить связно не умела, и потому, объяснить, чего подъём и воскресение, вряд ли смогла бы. Но при словах «театр», «искусство», «Киев», в ней всё начинало трепетать. Словно речь шла о величайшей святыне, которую она была готова защищать от всяческих оскорбителей и хулителей. А, если потребуется, за которую смогла бы умереть.

— Чокнутая