Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

Театр состоял из двух довольно больших помещений - фойе и зрительного зала со сценой. В ожидании начала спектакля, - около часа, - в фойе затевались танцы под музыку небольшого оркестра, большей частью вальсы. В перерывы, когда оркестр не играл, молодежь парами, втроем ходила по кругу; завязывались знакомства. Так я познакомился с одной девушкой. Это была невысокая худощавая блондинка, очень молодая. Впоследствии я коротко познакомился с ней, сблизился. Внешность ее мне нравилась: правильные черты лица, красивые глаза. Она любила танцевать, была веселой, но... весьма неразвитой; не знаю, окончила ли она хотя бы начальную школу. Работала официанткой в столовой в городе. Неразвитость, легкомыслие Люси, - так ее звали, - шокировали меня, и я отбросил мысль жениться на ней.

Мне запомнились гастроли одного театрального коллектива. Актеры были талантливыми, особенно выделялся один из них. Он целиком владел аудиторией. Каждый раз ему устраивали овацию, зал буквально дрожал, публика неистовствовала.

Как я уже говорил, театр был не только местом культурного отдыха, но также и местом, где заводились знакомства молодежи. Приезд в Шадринск военных, да еще и молодых, был событием для этого тихого города. Привлекательных девушек в городе было немало. Кое-кто из наших новичков-военных заводил любовные интрижки, влюблялся. Командир взвода Самошкин успел уже и жениться.

Характерно, что редко кто увлекался спиртными напитками, этого не было в обычае. Почти рядом с общежитием нашей холостой молодежи был большой продовольственный магазин, где в большом выборе продавались вина. Но эти вина редко кто покупал. И тем не менее... бывали исключения. Не помню, по какому поводу, вечером после работы мы трое в своей комнате устроили пирушку. Купили портвейна, мадеры, сыра, колбасы и стали пировать. Развязались языки. Пили, однако, в меру. Когда мы немного опьянели, в нашу комнату вошел помкомандира 8-й роты Кашеваров. В его обязанность входило назначать дежурных по штабу батальона из командиров взводов. Я чувствовал подспудно какую-то неприязнь к этому человеку.

«Идите на дежурство по штабу», - обратился он к одному из моих ребят.

«Вот некстати! Не обращай на него внимания», - сказал я молодому командиру, которому надлежало дежурить. Кашеваров, услышав, что я сказал, молча вышел из комнаты, ведь я был выше него по рангу.

Хотя командир взвода все же через несколько минут пошел дежурить, моя реплика по адресу Кашеварова не прошла для меня даром. Он пожаловался на меня - он тоже меня не терпел, считая, что я заносчив, гордец. Через несколько дней состоялось заседание партбюро батальона, и мне вынесли строгий выговор за пьянство с занесением в учетную карточку. Я еще легко отделался, ведь, кроме того, я нарушил и воинскую дисциплину. Кашеварова не любили в батальоне, это, видимо, и помогло мне. Однако строгий выговор стал черным пятном на моей партийной характеристике на долгие годы. Куда бы я ни переводился, на какой бы работе ни был, этот выговор шел вслед за мной. Так был поставлен крест на моем продвижении по должности в армии. Но я не горевал, наоборот, я сам стремился как-то освободиться от армейской жизни, о чем уже писал выше.

Наш военком батальона Медведовский, мой начальник, молодой человек, жил с семьей в своей квартире и никогда не появлялся в батальоне: он был тяжело болен туберкулезом. Дни его были сочтены, он и сам, по-видимому, понимал это. В последний раз он был в батальоне в сентябре 1924 года и запечатлен на фотографии комполитсостава. Эта фотография, довольно плохая, сохранилась у меня.

После окончания сбора переменного состава, поздней осенью или в начале зимы меня вызвали в Свердловск и назначили в комиссию по отбору призывников в Тюменской области для их обучения в весенне-летний период. Вместе со мной от комсостава был назначен в эту комиссию командир 2-го батальона нашего 170-го полка; фамилии его я не помню. Это был молодой человек, высокий и красивый, года на два-три старше меня. Комбат был участником гражданской войны, награжден орденом Красного Знамени. Он оказался человеком симпатичным, словоохотливым, и мы быстро с ним сошлись.

И вот мы прибыли в Тюмень. Стояла безветренная морозная погода. Нас двоих поместили в отдельный номер гостиницы. В ожидании укомплектования всей комиссии, которую должен был организовать тюменский областной комиссар (в ранге полкового командира), мы с комбатом развлекались. Я посещал местный театр, комбат завел роман, и не без успеха, с одной молодой вдовушкой. Приходя после любовных похождений в гостиницу, он почему-то считал нужным делиться со мной всякими интимными подробностями о свиданиях со своей дамой. Мне нравился этот комбат. Я убежден, что когда более чем через полтора десятка лет началась Великая Отечественная война, он проявил себя героем.

После комплектации призывной комиссии, в которую, кроме военкома и нас двоих - представителей воинской части, входили также представитель комсомола, профсоюза и врач, начался отбор призывников. Прибыли в Тюмень молодые парни, не нюхавшие пороха, и уже видавшие всякое, но еще молодые мужики. Опять мы столкнулись с беспросветной темнотой, невежеством, отсталостью взглядов; опять были православные и староверы. Комиссия обращала внимание не только на физическое здоровье, социальное положение, но и на грамотность. Недели через две работа в комиссии закончилась, и мы с комбатом возвратились в Свердловск.

Опять, через два года, я возвратился в монастырский городок. Что же изменилось в нем за это время? Он стал более благоустроенным, приспособленным для проживания в нем комполитсостава. Женатые, семейные военнослужащие жили в отдельных квартирах, холостяки, одинокие - в благоустроенных общежитиях. Был клуб с большим залом с высоким потолком и антресолями в здании, служившем, кажется, монастырским храмом. Купола разобрали, колокола и кресты сияли, ничего не осталось такого, что напоминало бы о храме. Была и столовая для комполитсостава частей, расположенных в городке в зимнее время. В этой столовой прекрасно кормили. Я взял себе за правило за обедом выпивать бутылку отличного свердловского пива. В результате я заметно пополнел, лицо округлилось, стало румяным. В иные дни мы - три-четыре человека из холостых затевали поход в какую-нибудь столовую или ресторан, устраивали «пирушку», если так можно было назвать хороший обед с тремя-четырьмя бутылками пива. Я выпивал не более двух стаканов. Все пили в меру, да и нельзя было нам, военным, напиваться допьяна. То было время НЭПа, можно было хорошо поесть в любой столовой.