Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

Пётр Васильевич Добрянський. Воспоминания

 

I. Наша семья

 

Свои воспоминания брат мой Михаил ограничил началом двадцатых годов. В это время он уже был в Красной Армии и в нашу семью больше не вернулся. После демобилизации учился в институте, затем работал как инженер-строитель в разных городах страны. Видимо, кочевая жизнь вообще присуща людям этой профессии. Только в пятидесятые годы его жизнь приобрела оседлость и то, вероятно, по той причине, что он, наконец, обзавелся семьей.

Естественно, после 1920 года он очень мало знал о жизни родителей, своих братьев и сестер.

Теперь, когда я, самый младший, пишу эти строки, в живых из некогда большой семьи остались только двое: я - Петр - и Михаил. Нет никого и из ближайших наших родственников, которые могли бы дополнить наши воспоминания. Я остался единственным свидетелем дальнейшей жизни нашей семьи вплоть до 1933 года, когда умер наш отец, мать перешла на постоянное жительство к дочери Зине и наша семья практически перестала существовать.

Поэтому я взял на себя весьма ответственную обязанность - рассказать о дальнейшей жизни нашей семьи за период с 1921 по 1933 год.

Конечно, мои воспоминания, спустя более полвека, не могут претендовать на полное освещение всех событий, а также на абсолютную достоверность отдельных мелких деталей. Но в основном они вполне достоверны, правдивы, хотя и не лишены некоторой субъективности, что вполне естественно.

В 1921 году мы переселились в деревню Ивангород. Отслужили в армии свой срок Гриша и Иван, выделились из семьи отца, обзавелись своим хозяйством.

В деревне произошли коренные изменения. Организовался комитет бедноты, товарищество по совместной обработке земли - ТОЗ.

Появились комсомольская, а затем партийная организации. Изменился весь уклад жизни. В селе Шестаеве закрыли церковь, в Ивангороде открылся клуб.

В острой классовой борьбе прошли раскулачивание и коллективизация, был организован колхоз «Октябрь», в который вошли жители Ивангорода, Токмака и Царичанки.

Во всех этих событиях мне выпало принимать активное участие как секретарю комсомольской, а позже партийной ячеек.

Думаю, мои воспоминания о жизни нашей семьи, следовательно, о жизни деревни, будут небезынтересны будущему поколению, моим внукам и правнукам.

 

Прощай, Ермакей!

 

Около десяти лет прожили мы дружной семьей на Ермакее. Эти годы оставили в моей душе самый радостный, волнующий след, хотя последующие десятилетия были более содержательны, насыщены значительными событиями, быть может, самыми главными в моей жизни. Но Ермакей - это годы моего детства, трудного, босоногого, но такого счастливого.

...Степь без конца и края, изредка холмистая. С самой ранней весны буйно цветет она всеми красками радуги. Безоблачное небо, наполненное звенящими трелями жаворонков, парящие в голубом небе хищники - кобчики. А в низине, в овраге, прорытом вешними водами в течение многих веков, небольшая речка Ермакей, заросшая лозняком, осокой и камышом, с многочисленными небольшими озерами, на водной глади которых красуются крупные белые и желтые цветы кувшинок.

Трудно представить, каким путем и когда забросила эти цветы чудесница-природа сюда, в полудикую, ковыльную степь!

А вокруг далеко по горизонту виднеются хутора немцев-колонистов, обсаженные рядами тополей. В страдное время оттуда разносились далеко-далеко гудки паровых молотилок, обозначавшие начало и конец работы, а также перерывы. По этим гудкам и мы сверяли свое время. В этих имениях работали по найму наши деревенские парни и девушки, в том числе и мои сестры, с рассвета и дотемна, зарабатывая себе на жизнь.

Каждое погожее воскресенье или в праздник я, Миша и Иван, еще малолетние для заработков, одетые в чистые домотканые, старательно выбеленные рубашки, и в таких же штанах, окрашенных мамой в какой-то темно-сероватый цвет, босиком уходили к Ермакею бродить по прилегающим оврагам, из которых самым интересным, чуть таинственным был Эппов яр. Вспугивали многочисленную пернатую дичь, находили гнезда сов, кобчиков, нередко с живыми птенцами, иногда направлялись в другую сторону, к озеру возле имения колониста Борна, купаться. К концу дня усталые, проголодавшиеся, но счастливые возвращались домой.

Зимой речка покрывалась льдом, ее заносило снежными сугробами. А весной она была неузнаваема.

Бурно таяли снега в округе, и в один из дней откуда-то из верховья вся масса талой воды устремлялась по оврагу, почти до краев заполняя его и сметая все на своем пути. Тогда мы всей семьей выходили любоваться могучим потоком половодья.

Шли годы, мы все взрослели. Родители постарели, братья уходили в армию, сестры, устраивая свою судьбу, выходили замуж. Вести хозяйство, по-настоящему обрабатывать землю было уже некому. Все приходило в упадок. На все это родители смотрели как-то безучастно, равнодушно, видимо, примирились со всем.

Весной 1921 года Гриша демобилизовался из армии. В последнее время он был там комиссаром бригады, из его рассказов я понял, что он не принял нового решительного поворота в деятельности партии, введения новой экономической политики - НЭПа, вышел из партии и был демобилизован, решил, по-видимому, заняться сельским хозяйством. Он, как и мы все, любил свой хутор и решил навести в нем порядок. Его семья - Татьяна Павловна, шестилетний Алеша и совсем еще маленькая Зиночка жили вместе с нами на хуторе. Если Зиночка была целиком и полностью на попечении матери, то Алеша пользовался заботами и вниманием дедушки и бабушки. Дедушка научил его в этом вопросе не стесняться: «Скажи, Алеша, бабушке: «Эй ты, старая карга, дай Алеше пирога!»». Внучек добросовестно выполнял этот совет.

Еще только-только отгремели раскаты революционной бури Октября, еще полыхали пожарища гражданской войны. Все это внесло решающие коррективы в течение общественной жизни. В деревне проводилась социализация земли. Наша земля стала не нашей, вошла в общий передел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍