Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

 

Заграйтэ музыки,

В мэнэ цыцькы вэлыки,

Я робыты нэ буду,

В мэнэ цыцькы по пуду.

 

Ее муж Павло набросился на нее: «Дарко! Ты що, сказылась!?».

И мать, и отец любили петь и умели петь. В долгие зимние вечера они дуэтом пели старинные задушевные, лирические песни, нередко грустные:

 

Ой, наступала та чорна хмара,

Став дощ накрапать

Ой, там збыралась видна голота,

До корчмы гулять.

Пылы горилку, пылы налывку

Ще й мэд будэм пыть.

А хто з нас, братця, будэ смияться -

Того будэм быть.

…

Ой, взялы дуку за чуб, за руку,

Трэтий в шию бье.

Ой, нэ ходы туды, прэвражый сыну,

Дэ голота пье!

 

В памяти моих родителей сохранилось время, когда царь поощрял пьянство, в каждом селе была «монополька», где торговали водкой и тут же, в корчме, ее распивали. Это давало большой доход царской казне. Тех, кто препятствовал пьянству, строго наказывали. Наказывали даже мужа, который не пускал свою жену в корчму. Пили в корчме и в праздник, и в будни, и мужчины, и женщины, с утра до вечера, без выходных. Именно об этом говорится в песне, которую любила петь моя мать:

 

Ой, кумэ, кумэ!

Добра горилка,

Випьемо, кумэ,

Ще й с понедилка.

Ой, пыла, пыла,

Чипэць пропыла.

Прыйшла до дому

Ще й мужа была.

Ой была, была,

Выгнала з хаты,

Пишов чоловик

Чипця шукаты.

 

Пели про Кармелюка, «Яром, яром за товаром», отец часто пел свою солдатскую песню «Ай донцы, молодцы!» и много других, таких напевных, грустных песен.

А когда мать, бывало, выпьет маленькую рюмочку в кругу своих гостей, она любила и своеобразные частушки:

 

Ой, выпыла, выхылыла

Сама сэбэ похвалыла,

Що я панського роду,

Пью горилочку як воду!

 

Любили отец и мать «базарувать»: ездили в Давлеканово или в Ивановку на базар продавать выращенные на своем огороде свежие овощи, молодую картошку, масло, молоко, а затем, распродав товар, ходили по магазинам - «скуповувалысь», покупали необходимые в хозяйстве соль, сахар, спички, селедку, а также гостинцы, подарки - леденцы, расписные пряники, ленточки. А если базар был удачный, то набирали материи на штаны и рубашки, девчатам на «спидныци», хлопцам - картузы. К вечеру возвращались утомленные длинной тряской дорогой, в ожидании предстоящей радостной встречи с детьми, нетерпеливо ждущими гостинцев, которые тато и мама «купылы на базари».

До глубокой старости сохранили мои родители свою дружбу, сами такие разные и по характеру, и по темпераменту. В дни неудач ворчали друг на друга, не стесняясь в эпитетах, в хорошем настроении - вышучивали добродушно один другого, понимая друг друга с полуслова. И когда они по своему состоянию не могли уже трудиться, молча сидели, каждый думал о чем-то своем, по-видимому, понятном для обоих.

И если мать куда уходила, отец посматривал нетерпеливо в окно: «Вжэ кудысь повиялась на цилый дэнь!»

Уходил прогуляться отец, не сказав ни слова, - беспокоилась мать: «И куды вин повиявся?».

Полвека они прожили вместе до того дня, когда осенью 1933 года, в возрасте 78 лет, умер отец, а спустя 16 лет - в 1949 году - умерла мать. Отца я похоронил на кладбище Ивангорода, а мать в колхозе «Красный партизан», где жил тогда Иван со своей семьей.

 

Кто кого?

 

Сама жизнь поставила вопрос об организации в Ивангороде партийной ячейки .

Эта мысль не давала мне покоя: как начать? Кого привлечь? Долго перебирал я в памяти всех ивангородцев. Среди комсомольцев только Афанасия Лемешко я считал возможным втянуть в это дело. Посоветовались с ним. Решили собрать из бедняков более активных и поговорить с ними.

В 1926 году такое собрание состоялось. Я рассказал, для чего мы собрались, что такое партия и чего она хочет. Единогласно решили организовать в Ивангороде партийную ячейку. И здесь же практически стали это решение осуществлять. Того, кто изъявил желание вступить в партию, выпроваживали в сени и обсуждали, достоин или нет этот человек быть в партии. Обсуждали активно, без скидок. Но желающих оказалось мало: смущал вопрос о религии. Некоторые ссылались на жену, родителей, а некоторые просто говорили: «Нет».

Таким образом были «обработаны» четверо: Афанасий Лемешко, Антон Лемешко, Иосиф Кривдюк, Григорий Пархоменко. Позже к нам присоединились Федор Лемешко, Михаил Макшмилюк из села Шестаево, Отто Ульман - батрак из имения Арона Ароновича (фамилии не помню).

Написали заявления, автобиографии, и я все эти бумаги, вместе с протоколом собрания бедноты, отвез в волком. А как же быть с рекомендациями? Посоветовались в волкоме, и секретарь пообещал помочь нам. Рекомендации дали, опираясь на решение бедняцкого собрания, Поляков, член РКП(б) с 1920 года, и сам секретарь волкома (фамилию уже не помню).

Через несколько дней к нам приехал представитель волкома тов. Тиллис и вручил нам под расписку кандидатские карточки. Секретарем избрали меня. Члена партии у нас не было, все были кандидаты, но все равно нас считали парт-ячейкой. Да это и не удивительно: тогда была неразбериха в ведении учета коммунистов. Например, в Ивановке беспартийный Кожаров был долгое время секретарем партячейки и даже членом волостного комитета партии.

Как я уже упоминал, Иван стоял совершенно в стороне от этого дела и не интересовался им. А Гриша, когда я сказал о партячейке, не дожидаясь моего вопроса, дал мне сразу понять, чтобы я на него не рассчитывал. Но Гриша по-прежнему принимал активное участие в культурно-массовой работе клуба.