Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

О моих родителях

В детстве, да и не только в детстве, мы своих родителей называли «тато» и «мама». Отец мой был по тому времени достаточно грамотен, мать - неграмотная. Гриша как-то пытался обучить ее хотя бы расписаться, но из этой затеи так ничего и не вышло.

Бедно они жили в селе Михайловке, нужда заставила их искать новые земли, и они переселились в Уфимскую губернию.

И когда, вместо трех десятин, которые были у отца на Украине, нашей семье «нарезали» 25 десятин в Уфимской губернии, радости моих родителей не было границ. Мама еле верила своему счастью. «Выйду, - говорила, - в полэ, як гляну кругом - цэ всэ наше. Прямо душа радие».

Правда, мы все скоро убедились, что эти 25 десятин каменистой, засушливой степи не стоят и 5 десятин украинской почвы, но все равно - ведь 25!

По праздникам и воскресеньям в хорошую погоду отец и мать любили обходить весь участок, смотреть на посевы, любоваться дружными всходами, строить планы на будущий урожай.

«Хоть на старости наимся хлиба», - говорила мама.

Жили родители между собой дружно, я не помню случая, чтобы бытовые раздоры между ними переходили в брань, ругань. Правда, у мамы был трудный характер, но отец, видимо, привык к этому, и редко разговаривал с мамой в повышенном тоне.

Были они трудолюбивыми. Работали с раннего утра до позднего вечера. Было непреложным законом: вставать как можно раньше, ложиться спать как можно позже. Семья была большая - девять человек - и содержание ее ко многому обязывало.

Да и вообще в крестьянстве тех, кто мало работал, поздно вставал, соседи подвергали насмешкам. Соседи судачили: «Он Гапка и доси спыть, а сонэчко вже зийшло. От ледащыця!».

Маме надо было накормить, обстирать большую семью, в хате навести порядок да еще и в поле поработать. И мама везде успевала. Учила труду и дочерей - Марику и Палажку. Доставалось им. Бывало, отлучится мама рано утром ненадолго, придет, а они еще не вставали. Поднимает крик:

«Докы вы будэтэ хыриты, ледащыци!? Хата и доси нэ мэтэна!».

Мама строго следила за порядком. Каждую субботу выдавала всем чистое белье - домотканую выбеленную рубашку и штаны. Мылись в корыте зольным раствором, который называли «лугом». Также и стирали в такой воде. Полоскали на озере, старательно обрабатывали белье «праныком» - вальком. Гладили «рублем» (рубчатая деревянная планка), при этом наматывая белье на качалку.

Чтобы иметь одежду, надо было сеять коноплю, выращивать ее, выдергивая «плоскинь» по одному стеблю, осенью «типать», вычесывать, прясть и т. д. Делали все это под маминым руководством.

Отец, когда был помоложе, а хлопцы были еще малы, больше работал сам в поле. Дети взрослели, отец постарел и в поле не ходил, только руководил. Хватало ему забот и по двору. В зимнее время, когда работы в поле нет, отец часто делал «соломенники».

Для хранения муки, посыпки, крупы и т. д. нужна была тара. Доски были очень дефицитны, поэтому отец воспользовался древним крестьянским ремеслом - изготавливал соломенные кадушки или ящики разного размера и формы. Для этого использовались прутья лозы и ржаная солома. Длинные лозовые прутья, тонкие и гибкие, отец пропаривал в горячей воде и раскалывал их по длине пополам. Делалось это легко и быстро. Жгуты длинной ржаной соломы примерно одинаковой толщины искусно сшивали прутьями лозы, и получались нужной формы кадушка или ящик. «Соломенники» были сухи, гигиеничны, но имели существенный недостаток: их легко прогрызали мыши.

Отец заботился, чтобы все мы были одеты и обуты. Теплая одежда и обувь изготовлялись из шерсти и кожи овец. Из шерсти выделывались валенки. По деревням ходили кустари-пимокаты и за условленную плату делали валяную обувь из поярковой шерсти. Когда валенки приходили в негодность, их подшивали и ходили в них за скотом. А для поездок на базар, в гости или еще куда надевались новые.

Отец следил, чтобы у нас были полушубки из овчины, а также кожухи. Из овечьей шерсти мама и сестры делали пряжу, из пряжи ткали хорошее сукно, из которого шили свитки, а также чапаны - длинную широкополую одежду с капюшоном или большим воротником. Она надевалась поверх полушубка при дальних поездках в зимнее время.

Можно сказать, что в нашем крестьянском дворе отец был мастером на все руки, имел нужный инструмент. Он умел ткать полотно, хотя уже не занимался этим, отдавая ткать в Ивангород за опеределенную плату таким же, как и он сам, мастерам ткацкого дела. Отец мог сделать новую кадушку или отремонтировать - как говорили, «пересыпать» - старую. Сам ремонтировал для всей семьи катаную обувь, мог сшить новые сапоги. Изготавливал из сыромятной кожи упряжь для лошадей, на специальном, им же сконструированном станке вил веревки из конопли. Сам руководил постройкой дома, сложил печь. Я даже не могу сказать, чего он не мог бы сделать по крестьянскому хозяйству.

Как грамотный человек, отец пользовался уважением среди односельчан в Ивангороде, да и не только в Ивангороде. Его даже было избрали в правление крестьянского банка, который выдавал ссуды переселенцам на обзаведение хозяйством.

Родители строго соблюдали религиозные праздники, особенно такие значительные, как Пасха, Рождество, Троица, крещение и др.; не работали также и по воскресеньям. В зимнее время любили погулять с родственниками и односельчанами, ездили друг к другу в гости.

Простые деревенские малограмотные люди, они выпивали, пели, шутили, смеялись как-то по-патриархальному, я бы сказал, с каким-то достоинством. Они никогда не напивались, рассказывали смешные истории, но не переступали границ дозволенного, не позволяли себе двусмысленностей. Их шутки, иногда грубоватые, были в пределах обыденных разговоров. Помню, как-то я, лежа на печи, наблюдал за таким гуляньем. Моя родная тетка, сестра отца, Дарья, низкорослая, но не обделенная телесами, пустилась в танец в валенках по земляному полу, при этом припевая: