Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

Михаил Васильевич Добрянський. Воспоминания. Часть II

 

Военная служба

 

В сентябре 1920 года, после длительной отсрочки по состоянию здоровья (после тифа), меня признали годным для несения военной службы. Я был грамотен, кандидат партии, и поэтому меня направили из Белебеевского пересыльного пункта в Уфу на трехмесячные политкурсы при губернском военном политотделе.

Нас, курсантов, набралось человек тридцать. Большинство имели в своем багаже знаний лишь начальную школу. Им легче было таскать тяжелые мешки и вообще выполнять тяжелую физическую работу, нежели произносить речи. Я выделялся из общего числа курсантов грамотностью и хорошим усвоением учебного материала. На курсах преподавали политэкономию, историю революционного движения в России и историю партии.

Помню, в числе лекторов на курсах было два Василия Герасимова. Один Василий Герасимов, военный, был начальником организационно-осведомительного подотдела губполитотдела. Это был человек высокого роста с крупными чертами лица и сиплым голосом, по всей видимости, из уральских рабочих, так как у него был уральский акцент. Читал он курсантам лекции по политэкономии как-то сухо, по-книжному, с частым употреблением иностранных слов - ну точь-в-точь, как в книге Богданова «Краткий курс экономической науки». Мы, курсанты, были настолько серыми, что нам и в голову не приходило критиковать лектора, хотя то, что он нам читал, большинству слушателей было непонятным и плохо усваивалось.

Другой Василий Герасимов читал нам историю революционного движения в России. Это был лектор из губкома РКП(б), небольшого роста человек в штатском. Он читал интересно и пользовался среди курсантов авторитетом. Других лекторов не помню.

Заведующим курсами был некто Поцелуев, молодой человек, живший с женой тут же при курсах, у них был ребенок. Помню, после занятий Поцелуев заходил к нам, курсантам, в общежитие и здесь подолгу задерживался. Говорили обо всем, часто речь переходила на интимные темы. Поцелуев был не из последних рассказчиков на эти темы, но почему-то не ронял своего авторитета в наших глазах. Может быть, потому, что мы были очень серые, грубые, деревенские, слушали рассказы «бывалых» парней, разинув рты.

Питались мы тут же, в столовой при курсах. По окончании учебы проверки знаний - экзаменов - не было. Окончивших курсы направили политруками в роты - в казармы. Я, как наиболее грамотный, оказался в привилегированном положении: меня оставили в аппарате губполитотдела в качестве агитатора агитотделения орготдела.

Начальником этого отделения был Зырянов, не то чувашин, не то вотяк, словом, из нацменьшинств. Не помню, чем я занимался, будучи под началом этого Зырянова, если не считать написанной мной брошюры о пользе внесения в почву органических удобрений для повышения урожаев. Эту брошюру я составил из статей, помещавшихся в центральной газете «Беднота». Брошюру напечатали в количестве нескольких тысяч экземпляров, а я получил гонорар.

Вскоре, еще до отъезда из Уфы семьи Гриши, меня направили агитатором на агитпункт вокзала станции Уфа. Заведовал агитпунктом паренек моего возраста. Здесь мы по очереди с ним выступали с речами на темы текущего момента в зале для пассажиров, а затем давали, используя кинопередвижку, киносеанс - небольшой приключенческий фильм для привлечения публики, ожидавшей поезда. Во время наших выступлений с речами пассажиры плохо нас слушали, шумели, галдели. Об этом я упоминал в первой части своих воспоминаний.

Летом 1921 года меня направили агитатором в составе небольшого коллектива актеров в агитвагон поезда, маршрут которого был «ст. Уфа - ст. Аксаково», т. е. в пределах Башкирии. Актеры играли очень плохо, аудитория главным образом, случайные люди, ожидавшие своих поездов пассажиры - не более 15-20 человек. Я ни разу не выступал с речами. Это курсирование агитвагона было никому не нужным мероприятием.

Стояли жаркие солнечные дни, дождей не было уже месяца два, надвигалась засуха, а с ней и голод. В тот голодный год мне приходилось нелегко. Получал я, как все работники, скудный паек, перебивался кое-как. Кроме работы в губполитотделе, я имел еще две нагрузки: ночные дежурства с винтовкой у складов оружия (я, как партиец, был включен в отряд ЧОН); и вторая нагрузка - участие в частых субботниках. Приходилось выполнять тяжелую физическую работу - выгружать из вагонов мешки с зерном, разные стройматериалы и т. д. В губполитоделе меня приняли в члены партии.

Кажется, осенью 1921 года губполитотдел был расформирован, а его функции по проведению культурно-просветительной работы среди населения переданы вновь организованному гражданскому органу - губполитпросвету. Это новое учреждение возглавила Колокольцева, весьма солидная по росту, комплекции и возрасту дама. Меня, как военнообязанного, перевели в губвоенкомат. Там меня назначили политруком местной команды. Эта команда была небольшим воинским подразделением при губвоенкомате, охранявшим военкомат, военные склады и другие объекты.

Но я тяготился обязанностями политрука, жил по-прежнему на квартире - Большая Казанская, 19 - после отъезда Гришиной семьи. Я не проводил политзанятий с красноармейцами команды, стеснялся этих мужиков в шинелях, помышлявших о том, как бы скорее демобилизоваться и возвратиться к своим семьям. Видя мое безделье, губвоенком вызвал меня в свой кабинет и предложил на выбор: или учиться в военном училище, готовившем командный состав, или на годичных военно-политических курсах в г. Омске, готовивших политработников для армии. А если я не захочу ни того, ни другого, то меня отправят на фронт. Я выразил желание учиться на военно-политических курсах в Омске. Меня туда и направили.

Это была моя ошибка (на фронт я не хотел, военком взял меня «на пушку»: гражданская и война с Польшей уже окончились, фронтов не было). Из-за этой ошибки мои лучшие годы молодости прошли на военной службе, в то время как мои сверстники устраивали свою жизнь как хотели после демобилизации. Кто остался в деревне, кто поехал учиться. Я же тянул лямку на военной службе почти до конца 1926 года. В силу наследственности, а также по воспитанию я человек необщительный, замкнутый, и должность политработника мне никак не подходила. Но разве в те годы считались с такими «пустяками»?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍