Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

Теперь о моих предках со стороны матери. Дед Михайло и бабушка Харитина, как рассказывала мама, до 1861 года были крепостными крестьянами, ходили на панщину, т. е. работали на панов (помещиков). У Михайла и Харитины тоже было много детей: четыре сына - Григорий, Ефим, Федор, Никита и четыре дочери - Евфимия, Устинья, Матрена, Пелагея, всего восемь человек.

Каково было хозяйство у деда Михайла, не знаю, по-видимому, жил он безбедно. Бабушка Харитина умерла до моего рождения. Мне рассказывали, что она любила выпить горилки и однажды, подвыпив за обедом, скоропостижно скончалась в возрасте всего 50-ти лет от роду. После смерти бабушки дедушка Михайло хотел жениться, но остававшаяся с ним незамужняя дочь Устинья уговорила его не жениться, обещая, что она и все остававшиеся в семье дети будут делать всю работу и заботиться об отце. Михайло послушался совета дочери и, как оказалось, ошибся. Дети выросли, сыновья поженились, дочери повыходили замуж, и деду пришлось коротать остаток своей жизни в одиночестве и нищете.

Как-то старшие мои сестры Зиня и Марика взяли меня с собой и пошли к деду Михайлу. Ни его, ни кого другого в хате не оказалось. С дедом в хате жил его старший сын Рыгор (Григорий) со своей семьей. Рыгор и его жена вытеснили отца из большой комнаты в «комору» - маленькое помещение в виде чулана. Вдоль наружной стены топчан, на нем кое-какая ветошь, вот и вся постель деда. Прожил дед Михайло 90 лет, умер в 1912 году, когда вся наша семья жила далеко от Михайловки, в Уфимской губернии. У нас, как и в каждой крестьянской семье, была «поминальная грамота», в которую вписывались «за упокой» имена умерших родственников, а на отдельной странице грамоты вписывались «во здравие» имена живых членов нашей семьи, других родственников. Я помню в грамоте «за упокой» такие имена наших умерших родственников: Николай, Мокий, Мария, Харитина, Амвросий, Матвей, Михаил. Других не помню. В тексте моих записок указано, кто эти люди. В определенные дни прихожане сдавали свои поминальные грамоты в церковь и священник после обычного богослужения (обедни) совершал некий религиозный обряд: кадил, перечислял «за упокой» имена умерших и «во здравие» живых. Этот обряд совершался, конечно, за определенную мзду. Если отбросить религиозную шелуху, то вырисовывается хорошая традиция поминания имен наших дорогих умерших близких. В своих записках я перечислил имена моих предков - дедушек и бабушек, дядей и теть потому, что хоть этим способом напомню ныне живущим потомкам, что наши предки тоже трудились, любили, словом жили полной жизнью и, может быть, лучше нас.

Теперь, когда я пишу эти строки, нет в живых не только дедушек и бабушек, отца и матери, но и старших сестер и старших братьев. Но они, умершие, встают в моем воображении как живые. Как будто вчера они были здесь разговаривали, смеялись, что-то делали. И все это сменилось тишиной. Удивительно могуществен человеческий мозг. Вернуть прошлое невозможно, но воображение мы можем воссоздать с поразительной реальностью образы, голоса давно умерших людей, картины далекого прошлого.

Вот сидит у нас в хате на лавке дед Михайло Мельничук. Одна его рука опирается на «ковиньку» - палку с набалдашником в виде полукольца. Лицо у деда полное, нос мясистый, картошкой. Длинная и широкая его белая борода почти закрывает грудь. Он о чем-то говорит с моей мамой. Мама что-то делает и в то же время разговаривает с дедом. Я, малыш лет четырех, не вникаю в их беседу, стою на лавке около деда. Мое внимание привлекает его толстая красная шея, изборожденная глубокими морщинами-трещинами. Как сейчас вижу деда, он маленького роста, толстый, крепкого сложения.

Кроме деда Михайла, у нас в хате бывали и другие родственники - дяди, тети, а также соседи. Особенно мне запомнился дядя Юхим (Ефим) - младший брат мамы. Небольшого роста, однако повыше деда Михайла, он запомнился мне тем, что волосы на его голове и борода были огненно-рыжие. Сидит, бывало, о чем-то беседует, потом встанет, прерывая беседу возгласом: «Годи, ша, труба!». И уходит.

Помню также и дядю Родиона, младшего брата отца. Небольшого роста, чернявый. Много лет спустя я расспрашивал о нем своих родственников, но никто о нем ничего не знал. Помню и дядю Дмитрия. Чуть пониже моего отца, но тоже крепкого телосложения с черной с проседью бородкой. Оба брата были очень схожи. Дмитрий умело хозяйничал, семья его жила в достатке, мы же были бедны.

Чем можно было объяснить такую разницу в материальном положении семей братьев? Дмитрий, как мне рассказывали, был человеком с хозяйственным, практическим складом ума, прижимистым, скупым. Василий не имел таких качеств, хозяйство у него не шло, его постигали разные неудачи. К тому же, он был обременен большой семьей, в которой был единственным работником.

Было еще одно неприятное событие в жизни братьев. Бабушка Мария имела в банке вклад 30 рублей. По тем временам это были немалые деньги. После смерти матери Дмитрий получил в банке эти деньги, а с братьями не поделился. На этой почве между Дмитрием и Василием возникла взаимная неприязнь. Василий был крепко обижен, братья перестали общаться. Эта неприязнь, отчужденность осталась между ними на всю жизнь. Однако дети братьев общались между собой, родители не препятствовали этому. Из детей дяди Дмитрия помню Захара, Макара и Акулину. Захар в то время (вероятно, 1905-1906 гг.) был уже взрослым, работал почтальоном. Эта должность была почитаемой в нашем селе.

Обстоятельства моей жизни сложились так, что уже значительно позже мне довелось вступить в контакт с семьей дяди Дмитрия. В 1928 году, готовясь к поступлению в вуз и собирая необходимые документы, я вспомнил, что у меня нет метрики свидетельства о рождении. Я написал письмо дяде Дмитрию в Михайловку с просьбой похлопотать о высылке мне метрики (книга записей о рождении хранилась в церкви Михайловки). К моему удивлению, я получил письмо от Макара Добрянского. Он сообщал, что его отец Дмитрий Добрянский умер в 1926 году, церковь в Михайловке сгорела и все хранившиеся в ней документы погибли.