Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

Только одно лето прожили ивангородцы на Украине, и к осени опять засобирались в путь, теперь с такими же хлопотами - обратно в свой родной Ивангород, откуда они бежали год тому назад.

Недороды бывали и раньше. Мне запомнился такой же засушливый 1911 год. Тогда какая-то сердобольная барыня-помещица пожертвовала для голодающих Уфимской губернии несколько тысяч пудов ржи и бараньего жира. Мы его называли «овечка», он был неприятен на вкус. Но все же ржаной паек нам тогда очень помог, хотя его было недостаточно - мы все равно недоедали.

Долгими зимними вечерами вся семья собиралась на печке, так как в хате было холодно. Основное топливо - солома (а ее было мало) шла на корм скоту, который тоже голодал. Особенно трудно приходилось нашему псу Рябчику - он всегда был голодным.

Сидим мы голодными, а отец наш рассказывает удивительные истории, сыплет прибаутками, вроде: «Черна корова - билэ молоко!», и мы как бы забывали про сосущую боль в желудке, ведь сегодня на ужин был только морковный чай без сахара и без хлеба.

Голодный 1921 год наша семья перенесла значительно легче. На Украину мы ехать не собирались. Гриша произвел строгий учет урожая. Всего мы собрали 19 ведер пшеницы, немного проса. Плохо уродила и картошка. Зарезали овец, оставили две головы на развод. Берегли также корову как нашу основную надежду. Кормов было мало, поэтому еще летом начали заготовлять древесные веники с листьями, а осенью косили по жнивью «курай» - перекатиполе. Набрали его достаточно для лошади и коровы. Вырос и дикорастущий «рыжик» - сорняк из семейства крестоцветных. Его семена, очень мелкие, давали много растительного масла, хотя на вкус оно было горькое. Просо не обрушивали, а целиком смололи на муку.

Мука получилась похожей на песок, но, добавив немного пшеничной, из нее выпекали великолепные оладьи с рыжиковым маслом. Они-то и выручили нас в голодную зиму.

Весной пришла помощь от американских рабочих. Через свою организацию АРА («Американская рабочая администрация») они прислали много кукурузной муки и какао. Сельсовет распределял продовольствие среди жителей деревня. Весна 1922 года отличалась хорошей, благоприятной для посева погодой. Выпали обильные дожди. Посевных площадей было много, так как осталась бесхозной земля уехавших на Украину. Но ее нечем было засевать, осталось мало семян, а у многих их вообще не было.

Зазеленела на выгоне трава; наша корова исправно давала молоко, дети повеселели.

К этому времени Иван демобилизовался и был дома. Неудачная, трудная была у него воинская служба. В 1917 году он служил в г. Вольске в войсках Керенского. Потом, когда армия распалась, самодемобилизовался, но ненадолго. Его скоро мобилизовали в наступающую тогда белую, колчаковскую армию. Когда под напором Красной Армии белым пришлось отступить, Иван сумел отстать, скрылся на хуторе дома. Для себя он устроил убежище, вырыв яму под рассадником, а выход замаскировал.

Но тогдашнее наступление Красной Армии оказалось временным. Началось общее наступление колчаковских войск. Проходившая через Ивангород воинская часть белых решила, видимо, пополнить свои ряды за счет, как они говорили, «дезертиров». Стали вылавливать тех, кто служил в белой армии и самовольно ушел. Пользовались они при этом сведениями, полученными от самих же ивангородцев. Кто-то донес, что в «дезертирах» числится и Иван. Его стали искать.

В то время и белые, и красные части передвигались, используя для своего обоза обывательские крестьянские подводы, которые потом, по мере продвижения, отпускали, набирая свежие. Отец тогда был «в подводах» уже больше недели.

Дома на хуторе оставались мама и нас двое - я и Миша. Это было зимой. Среди ночи вдруг нас разбудил сильный стук в дверь и крик: «Отворяй!». Мама вскочила: «Господы Исусе! Хто цэ?!». Она вынуждена была открыть, так как дверь уже трещала. В хату ворвались трое - двое из них в военной форме, один с шашкой и наганом у пояса, другой с карабином. Третий был наш сосед по хутору Елисей Кучеренко. Его в деревне избили как «дезертира», заставили показать дорогу к нам на хутор - искали Ивана. Мы с Мишей вскочили, нас поставили по стойке «смирно», рассмотрели: «Нет, это малыши!». Елисей подтвердил, что среди нас Ивана нет.

Тогда старший, видимо, унтер, крикнул: «Старуха! Где сын? Говори!» - «Не знаю! Не знаю!» - мама вся побелела. - «Говори, старая! А то вот...», - выхватив из ножен шашку, он приставил ее к горлу матери. Мама оцепенела, не могла вымолвить ни слова. Она действительно не знала, где тогда находился Иван, который еще с вечера отправился в деревню гулять.

Незваные гости уехали, предварительно порывшись в сундуке и захватив с собой обмундирование Ивана.

Мама и мы двое, боясь, чтобы они не вернулись снова, быстро собрались и, захватив с собой кое-что из вещей, побежали к соседу - немцу-колонисту, который жил за полверсты от нас, и напросились побыть до утра. Второпях не закрыли в своей хате дверь.

А на рассвете «из подвод» вернулся отец. Что он мог подумать, увидев открытую дверь, брошенную хату, откуда уже несло холодом, а на пороге оброненный ботинок?

Однако долго думать, волноваться ему не пришлось - пока он распряг лошадь, явились и мы, все трое. Мама рассказала ему, что случилось.

А Ивана в ту же ночь нашли в деревне, привели в штаб, который разместился в хате Фомы Волошенюка, избили, обмундировали в грязную гимнастерку, брюки и рваную шинель. Так Иван опять оказался в белой армии.

Вскоре началось общее наступление Красной Армии, которое в июне 1919 года привело к полному разгрому Колчака. В эти дни Иван оказался дома, «вышел из боя» где-то в районе села Каргалы. Он принес с собой винтовку, из которой мы сделали обрез для самоохраны на хуторе. Таких обрезов тогда было в деревне много, почти каждый из демобилизованных или дезертировавших из белой армии возвращался домой не с пустыми руками.

А Иван оказался снова в армии. Теперь его мобилизовали уже в Красную Армию. Служил он - недолго - помкомвзвода в г. Белебее, где я встречался с ним, служил и в войсках внутренней службы.