Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

Полосу прорыва мы называли коротко: «коридор». Отправился и утром следующего дня. До коридора меня провожал ординарец политотдела. Первое, что я заметил, были одинокие фигуры, так же, как и я, направлявшиеся к коридору. Это уже было хорошо, так как «один в поле не воин». Собираться в группы было запрещено, поскольку немцы били шрапнелью по любому скоплению людей, одиночек же обстреливали из пулеметов. Над коридором все время висела «рама», патрулировали истребители, обстреливая любую движущуюся точку. Воды несколько поубавилось, обозначилась узкоколейка. Она служила как бы ориентиром. Двигаться приходилось где в полный рост, а где и ползком, согнувшись, перебежками, а то приходилось и лежать, притаившись, под кустом, выжидать, пока отвалит самолет. Пулеметные очереди беспрерывно прошивали коридор. Только к полудню я преодолел этот восьмикилометровый путь, притом благополучно.

В реденькой березовой рощице, замаскированные ветками, расположились пушки, несколько поотдаль - землянки батарейцев, которые тут же, сидя или полулежа, грелись на солнце. С комбатом, рослым стройным украинцем, я был хорошо знаком. Старший лейтенант молча пожал мне руку, а в глазах светился немой, настойчивый вопрос. Что я мог ему сказать? Он знал меня как работника политотдела. И ждал ответа... А я молчал. Мое молчание было самым выразительным ответом.

Командир пригласил меня в землянку пообедать. Скудный был этот обед. Из кармана я извлек кое-что из своего рациона. Он грустно улыбнулся. Разговор не вязался. О главном мы не говорили. Все было и так ясно... Когда мы вышли из землянки, нас окружили бойцы. Я рассказал о положении на нашем участке фронта в общих фразах, не вдаваясь в подробности. Да и что я мог им сказать, когда толком и сам ничего не знал.

Тут же у землянки лежал на боку наш сейф. Я открыл его и принялся за работу - относил папки с бумагами недалеко в балочку, сжигал понемногу, чтобы не было дыма. Я нечаянно оглянулся - весь состав батареи следил за моей работой: они поняли то, чего я и не досказал.

В сейфе была пачка бланков партийных билетов. Горели они с трудом, давали много черного дыма, демаскировали. Пришлось их сжигать по одному. Это отняло много времени. Закончив свое дело, я попрощался. Ушел с щемящим чувством, что я этих ребят, этого чернявого лейтенанта больше не увижу.

Позже, когда я после госпиталя ехал домой, случайно прочитал в газете о трагической судьбе тех из состава 2-й ударной армии, кто не выбрался из волховских болот. В плену оказалось более двух тысяч солдат и офицеров, не были эвакуированы из вражеского кольца более пяти тысяч раненых. Такова цена предательства генерала Власова. Считаю, немалая вина в том, что 2-я ударная оказалась в таком тяжелом положении, лежит и на командовании Волховским фронтом. Хотя об этом в газетных изложениях тогдашних событий скромно умалчивали, благо было на кого взвалить и свою собственную вину.

После кратковременного отдыха, во время которого бригада пополнилась личным составом и вооружением, командование 59-й армии передислоцировало нас в район станции Кириши Октябрьской железной дороги.

Перед нами - опять река Волхов. Вдалеке виднеется станция, фермы моста, опущенные концами в воду на середине реки. Солдатский телеграф принес сообщение, что готовится наступление. Наша бригада после кратковременного отдыха опять полнокровная, оснащенная и пополненная боевой техникой и боеприпасами, заняла позиции в перелеске, возле железнодорожной ветки, затерянной в лесу и заросшей травой. По другую сторону ветки за поляной были немцы. Полотно дороги шло по невысокой насыпи; там одиноко стояла будка стрелочника. Я поднялся по насыпи, прикрываясь за будкой, хотел обозреть вражескую сторону, как вдруг завжикали пули. Немцы были рядом. Вечером был объявлен приказ: нашей бригаде ставилась задача сбить немецкие заслоны, с ходу форсировать Волхов, закрепиться на левом берегу.

С легкой руки начальника политотдела у нас было установлено, что когда бригада начинает активные действия, работники политотдела идут в батальоны, роты. С одной стороны, это как будто правильно: в ответственный момент, иногда в сложной, критической ситуации рядом с бойцом находится политический руководитель, офицер, который должен принимать самые ответственные решения. С другой стороны, среди этих политработников участились неоправданные потери, нелегко восполнимые. За время боевых действий бригады с декабря по июнь выбыла половина состава работников политотдела.

В конце июня наша бригада пошла в бой. Небольшие немецкие заслоны были сбиты сравнительно легко, с ходу. Предстояло одолеть водную преграду - широкий, полноводный Волхов. Я был направлен во второй батальон, которому предстояло первым форсировать реку. Технического обеспечения, плавсредств не было, вся надежда была на подручные средства, которых... которых тоже не было. Недалеко, в маленьком рыбацком поселке, брошенном жителями, бойцы нашли во дворе старую дырявую лодку. Дырку зашили фанерой. Весел не было, просто сорвали с забора две старые доски. Лодчонка была маленькая, на двоих. В нее уселось, плотно прижимаясь друг к другу, отделение в составе шести бойцов с сержантом во главе, я был восьмым. Все, что могло быть использовано для переправы, было взято из рыбачьего поселка - брали доски, бревна, вязали плоты. В общем, батальон был «на плаву». Но время мы упустили, вместо четырех часов утра по приказу батальон приступил к выполнению операции только с восходом солнца. Потеряно было самое главное - неожиданность. Наш батальон был встречен шквальным огнем. Прикрывая переправу, стала бить наша артиллерия, в воздухе появились ИЛы. Но они только патрулировали, барражировали, кокетливо покачивая крыльями. Это вызывало яростные насмешки бойцов. Их можно было понять: как только ИЛы скрывались за лесом, откуда-то, как будто из-под земли, на бреющем появлялись «мессеры», нещадно хлестали пулеметными очередями по нашему батальону. По ним били зенитки, но впустую, высота была слишком мала. Волхов нам показался непомерно широким. По нас били с того берега немецкие пулеметы, минометы, обстреливала авиация, падали осколки от наших же зенитных батарей. А на небе ни облачка, ярко сияет солнце. Перегруженная лодка все больше наполняется водой, несмотря на то, что воду вычерпывали непрерывно. Осколком мины выбило импровизированное весло, а до спасительного берега еще очень далеко. Наше суденышко стало неуправляемым. Его течением отнесло метров на сто вниз от намеченного места. И мы таким образом вышли из-под интенсивного огня. Последние пятьдесят метров вошли в воду, - было неглубоко, - и толкали лодку к берегу. И уже на берегу осколком ранило сержанта, командира отделения.