Читати книгу - "Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський"

Такие шествия по городу устраивались, видимо, для выработки у курсантов воинской выправки и, может быть, чтобы покрасоваться перед населением.

Однажды, кажется, весной 1922 года, прогуливаясь по городу по увольнительной, я встретился с бывшей моей соученицей по Давлекановскому высшему начальному училищу Нечаскиной. В училище их было две сестры - одинакового роста, краснощекие, пышущие здоровьем, но отнюдь не блещущие красотой. И вот одна из девиц оказалась в Омске, учащейся в физкультурном техникуме. Она сообщила мне, что немало наших бывших соучеников из богатеньких ушли в 1918 году к белогвардейцам добровольцами. Это меня не удивило: еще в училище, в последнем 1917/18 учебном году, были ожесточенные споры и столкновения между «большевиками» и приверженцами царского режима.

Незадолго до окончания учебы на курсах и выпуска со мной случился неприятный казус. Вместо обыкновенного семинара Левтов устраивал для лучших курсантов практику проведения семинара. В клубе было собрано человек двадцать красноармейцев из какой-то воинской части. Мне предстояло провести с этими красноармейцами политбеседу в форме семинара. Но я страшно смутился и не мог вымолвить ни слова, «погрузился в кладезь молчания», как выразился в одном своем романе Ч. Диккенс. Чтобы избавиться от общего тягостного смущения, неловкости (кроме красноармейцев, присутствовала и вся наша группа курсантов), Левтов стал сам проводить беседу с красноармейцами. Этот мой «провал» сказался в дальнейшем на моей судьбе: меня не оставили после окончания учебы на курсах групруком, как Власова. Может быть, это было и к лучшему.

В сентябре 1922 года учебная программа была закончена и состоялся выпуск слушателей. Я и еще двое - Погодин и Бугаев - как наиболее подготовленные, получили назначения в дивизионную школу младшего комсостава 57-й стрелковой дивизии в городе Свердловске в качестве политруков. Других, окончивших курсы, направили политруками рот в ту же дивизию. При выпуске каждому выдали новое обмундирование: гимнастерку и брюки из тонкого английского темно-зеленого сукна, шинель - тоже из английского толстого сукна, хромовые сапоги и чемодан, обитый зеленой материей. Этот чемодан, набитый всем моим имуществом, десятки лет путешествовал со мною по белу свету и закончил свое существование лишь в Салавате в 50-х годах.

И вот началась новая жизнь. Начальником школы младшего комсостава был уже немолодой человек, по рангу чинов равный командиру полка. Это был старый лихой кавалерист, заканчивающий срок военной службы. Вскоре он демобилизовался, и начальником школы стал сравнительно молодой человек, участник гражданской войны, бывший офицер царской армии, во времена революции перешедший на сторону народа. Звали его Николай Иванович Никитин. Под его началом мне пришлось служить, за малым исключением, несколько лет вплоть до моей демобилизации.

Курсантам, будущим командирам отделений, взводов, кроме военных и политических предметов, преподавали еще и общеобразовательные - арифметику и русский язык. Преподавателями были два студента старших курсов Уральского горного института.

До нашего приезда в школу политруком был маленького роста, крепкого сложения паренек. Чему и как он учил и воспитывал курсантов, не представляю, ибо сам он был малограмотный, неразвитый. Вскоре он куда-то исчез, не то демобилизовался, не то его перевели в другую часть.

Я еще ничего не сказал о нашей - моей, Погодина и Бугаева - работе как политруков. После прибытия в школу, когда мы устроились и освоились с новой обстановкой, по моей инициативе мы провели для курсантов нечто вроде политинсценировки по материалам VI съезда РКП(б). Каждый из нас поочередно выступал и читал текст того или иного политического деятеля, как бы представляя его. В дальнейшем мы поочередно проводили с курсантами беседы о международном положении Советской республики и на другие темы.

Погодин и Бугаев недолго были холостяками. Погодин сошелся с молоденькой девушкой-уборщицей. Несмотря на молодость, она имела уже нескольких мужей. Бугаев нашел неразвитую деревенскую бабу - сестру курсанта Гуляева. Остался холостяком один я. Мне приглянулась жена командира отдельного кавалерийского взвода Орлова. Звали ее Зинаида Васильевна. Это была красивая, стройная, веселая и подвижная молодая женщина моего возраста. В то время принято было молодых женщин и даже девушек в среде интеллигенции звать по имени и отчеству. Это уже позже, во второй половине двадцатых годов, девушек и молодых мужчин стали звать уменьшительными именами. Видимо, сказалось влияние жителей деревни, которые вторглись в города, да и революция 1917 года привела к упрощению, изменению и огрублению нравов.

Муж Зинаиды был физически сильный, крупный с грубыми чертами лица и невыразительными белесыми глазами мужчина. Он был на несколько лет старше меня, любил выпить и в состоянии опьянения становился буйным и опасным субъектом. Непонятно, почему такая красивая, нежная женщина, как Зинаида Васильевна, стала женой этого грубого мужика.

Зинаида была явно неравнодушна ко мне. Так как я жил в общежитии в том же доме, что и Орловы, то я часто встречался с ней. Зинаида стала учить меня вальсировать, разучивала со мной романсы. Я был глуп, дальше рукопожатий, объятий дело не пошло. Видимо, к тому же Зинаида боялась мужа. Если бы я был смелее, опытнее, действовал решительно, роман пошел бы дальше, Зинаида стала бы моей, разошлась с Орловым, и я нашел бы свою судьбу, свое счастье с ней. Увы, все приняло другой оборот, я упустил свою лань и мог впоследствии только повторить слова М. Пришвина: «Охотник, охотник, и почему ты не схватил ее за копытце?».

Вскоре нашу школу перевели в другое помещение - бывший монастырь, и я расстался с Зинаидой. Этот бывший монастырь или, иначе, монастырский городок, был на другом краю города. Он представлял собой обнесенную каменным забором площадь, на которой разместилось несколько одноэтажных и двухэтажных зданий. В одноэтажных домах некогда размещались кельи монахов. Эти келейные здания были широкими и длинными. Входная дверь устраивалась с торца. Внутри был продольный коридор, по обе стороны которого располагались кельи - комнаты на одного или двух-трех человек. Ко времени переселения в монастырский городок нашей школы там уже находились отдельная саперная рота и еще 3-й батальон 170-го стрелкового полка нашей дивизии [4].