Читати книгу - "Похорон, Clement T"

Подняв взгляд выше от пиджака, фантазийные образы об этом человеке развеялись. Ему было поздно было их реализовывать — под хладной рукой смерти разбивалась любая твёрдость духа, а прежде наполненные силой мышц брови, сползли вместе с обрюзгшей кожей. Не было в ней более цвета жизни, кожа была бледно-синей, покрытая локальной сыпью и красными пятнами; седая борода — неопрятна; волосы на голове, неравномерно подстриженные, торчали в разные стороны, будто примятые долгим сном на одном боку.

Гроб всё ещё казался несоизмеримо большим, а молитва все ещё повторялась кругами:
«Бо вони хоч і згрішили, але не відступили від Тебе, а несумнівно в Отця, і Сина, і Святого Духа вірували...»

Мама протянула мне свечку и судорожно попыталась её зажечь розовой зажигалкой фирмы «Крикет». Сильный ветер не позволял ей этого сделать, подняв ладонь, я жестом остановил её тщетные попытки. После очередного «Господи, помилуй» мама перекрестилась и поклонилась. Это, как и певучие слова женщины, повторялось с разной периодичностью. Несколько раз я перекрестился вместе с ними, когда священник и его помощница давали знак на это, но вскоре, поняв, что я это делаю только потому, что «так принято», я остановился. Мне не хотелось соблюдать ритуал, в котором я не видел необходимости. Погребение человека — это процесс, в котором каждый сам выбирает, как ему себя вести. Следование ритуалам или любым другим правилам казалось мне лицемерием по отношению к смерти.

В какой-то момент церемонии ко мне шёпотом обратилась подруга-соседка бабушки:
— Клим, ми підемо сядемо, бо Марині погано.
Я кивнул. Три подруги направились в сторону скамеек, что стояли в паре метров от входа в морг, поодаль от нашей церемонии. Неспеша, они вели под руку Марину, оставляя возле гроба меня, мою маму и бабушку. Взглянув им вслед я задумался. Стало ли ей плохо от наблюдения покойника и мыслей о своей смерти что он мог вызывать у нее, или потому что пожилым людям сложно стоять на протяжении длительного времени — я мог лишь догадываться.

Дул сильный ветер. «Почему я ничего не чувствую?» - спрашивал я себя. Неужели я настолько очерствел, или может это крайняя степень принятия событий вокруг себя. Это вводило в ступор. Позволить себе наиграно сокрушаться я бы не стал, накручивать и драматизировать мне не хотелось. Так я истоял, в попытках осмыслить свои реакции, внимательно наблюдая за деталями происходящего внутри меня. В этот момент мы с бабушкой переглянулись, я поспешно отвел глаза - ветер подул сильнее закрыв мне лицо волосами. Хорошо, подумал я, мне не хотелось, чтобы она сочла мою безэмоциональность за безразличие, на похоронах ведь принято сердечно горевать.

«Бо Ти один без усякого гріха, і правда Твоя – правда вічна; і Ти один Бог милости і щедрот, і чоловіколюбства, і Тобі славу возсилаємо, Отцю, і Сину, і Святому Духові, нині, і повсякчас, і на віки віків. Амінь.»

-Амінь – в один голос повторили я, мама и бабушка.

Отпевание закончилось. Бабушка поспешила заплатить священнику, но тот отказал, сказав, что  панихида продолжиться на кладбище и удалился. Мы остались ждать катафалк.

Мне было неизвестно, сколько времени было до приезда машины, поэтому я решил посвятить его исследованию своего сознания на предмет его отношения к трупам. Тел, ожидавших отправления в последний путь, становилось всё больше, на асфальтированное крыльцо морга доставили ещё две кованных подставок под гробы, на некоторых из них, соблюдая баланс, уже были размещенный деревянные лодки, направленные к водам Стикса. В десяти метрах от меня лежал ещё один труп, умершая бабушка, чье лицо сильно выделялось на фоне серого здания морга, оно желтым ярким пятном невольно привлекало глаз. Я подошёл ближе, моё любопытство к покойникам непомерно возросло за время этих похорон, особенно теперь, когда я получил свободу действий. Я направился к ней. Всё то же убранство гроба, белая простыня, церковный набор, обивка. Её отличал только платок и вид посмертного лица, оно было бледно-желтое, но не блеклое, губы и окружность глаз, неестественно потемневшие, с коричневатым оттенком. Форма его казалась через чур вытянутой, ноздри — непомерно большие. Ноздри, кстати, были их общей чертой, не то после смерти они увеличивались от расслабления носовых мышц, не то угол обзора на лежащее тело создавал такую иллюзию. Это было все что мне удалось проанализировать, дольше оставаться я не смел, это ведь не мой покойник

Удовлетворив своё любопытство, я вернулся назад, к более заветному объекту моего исследования. Никогда прежде я не был так близок к мертвым телам, и не стану лукавить, загадка смерти будоражила моё пытливое любопытство, манила исследовательское естество, заигрывало с моей ещё живой душой, где ещё как не у мертвых искать ключ к тайнам смерти?

Я подошёл к гробу, в шаге от него всё ещё стояли мама и бабушка. Слушая их я пристально рассматривал лежавшего покойника. Его лицо, посиневшее от мучительной кончины, не выглядело безмятежно, скорее алертным, застатым врасплох. Сине-красные пятна выглядели все так же противоестественно и болезненно. Я протянул руку, чтобы дотронуться до его головы, я ждал этого момента с начала церемонии, сейчас-то я и узнаю, какие “они” на ощупь. Мои пальцы робко протащились по его широкому лбу. Холодный и грузный. Менее секунды мне понадобилось, чтобы определить это, и никакие слова лучше не опишут эти физические особенности умершего тела. Это открытие застало меня в расплох. Но как, одно мимолётное прикосновение дали мне определить его тяжесть? Мне нужен был материал для сравнения. Взглянув на матерь, я без раздумий протянул руку к её голове и буквально на долю секунды провёл пальцами, она заметила, но не придала значения, возможно подумав, что я сметаю упавшую соринку с её головы. Голова легкая и подвижная. Это вызвало ещё больший ступор, как, задавал себе я вопрос, как это возможно, доля секунды прикосновения к трупу, и я чувствую подушечками пальцев всю тяжесть смерти? Это открытие до сих пор не даёт мне покоя. Что-то на грани мистики и физиологии. Одно я понял наверняка: жизнь ощущается так же ярко и чётко, как и смерть. Их абсолютно противоположный контраст и есть их одинаковость. Это был тот самый грандиозный момент, который я так долго искал, момент, где я наконец-то прикоснулся к загадке смерти, вряд ли я когда-либо забуду эти чувства. Наличие в сосуде жизни и отсутствие её. Оболочку, хранящую лишь тяжёлую пустоту. И пестрящую, вырывающуюся наружу, бьющую тебя энергией жизнь, одного прикосновения было достаточно, чтобы отличить одно от другого, чтобы почувствовать их всем своим естеством.